Свое басенное творчество он начал переводами Эзопа и стал знаменитым баснописцем Нового времени (XVII в.).

Творческое наследие Лафонтена богато: стихи, поэмы, сказки и рассказы в стихах, проза), но в мировой литературе он остался прежде всего баснописцем, развившим и обогатившим басенный жанр.

Из биографии

Жан де Лафонтен (1621-1695) родился 8 июля 1621 г. в городке Шато-Тьерри провинции Пикардия. Его отец Шарль был управляющим королевской охотой и главным лесничим герцогства Шато-Тьерри.
Сначала Лафонтен готовился к духовному званию, но потом начинает изучать право в Париже, одновременно посещая кружок молодых поэтов.
В 1647 г. он по настоянию отца женится на молоденькой Мари Эрикар, которой было всего 14 или 15 лет. Но к супружеству и дальнейшей семейной жизни Лафонтен относится весьма легкомысленно, не занимаясь воспитанием своего единственного сына и живя в Париже отдельно от семьи, среди друзей, поклонников и поклонниц его таланта.
В 1649 г. он получил диплом адвоката и должность в Высшем суде в Париже. Но вскоре переехал в Шато-Тьерри, где получил руководящую должность в лесничестве герцогства. Здесь он много читает, часто выезжает в Париж для встреч с друзьями.
Первое сочинение Лафонтена – комедия «Евнух» – было опубликовано в 1654 г. и не имело успеха.
В 1658 г. один из родственников Лафонтена знакомит его с Николя́ Фуке́ – суперинтендантом финансов Франции в ранние годы правления Людовика XIV, одним из самых могущественных и богатых людей Франции. Фуке становится покровителем Лафонтена. В последующем у Лафонтена будут другие весьма влиятельные покровители. Творчество Лафонтена развивается, он публикует одно произведение за другим. Популярность его растёт. Но первый сборник басен вышел только в 1668 г.
Он назывался «Басни Эзопа, переложенные на стихи г-ном де Лафонтеном». Позже вышло ещё несколько томов басен, и этот жанр становится довольно популярным.

Значение Лафонтена для истории литературы

Оно заключается в том, что он создал новый жанр басни, заимствуя у древних авторов лишь внешнюю фабулу. Его басни не столько философские, сколько лирические, обусловленные индивидуальным характером Лафонтена.
Художественному значению басен Лафонтена способствует красота поэтических вступлений и отступлений, его образный язык, богатство и разнообразие поэтической формы.

Басни Лафонтена

Мораль басен Лафонтена своеобразна. Он не поучает, а констатирует факт, что хитрые и ловкие обычно берут верх над добрыми и простыми людьми. Он убеждает читателя в том, что бедным и бесправным не стоит бороться с обстоятельствами и несправедливостью, а нужно всего лишь приспосабливаться к той жизни, в которой они вынуждены жить, и примириться с обстоятельствами.

Лафонтен

Лягушка и Вол

Лягушка, на лугу увидевши Вола,
Затеяла сама в дородстве с ним сравняться:
Она завистлива была
И ну топорщиться, пыхтеть и надуваться.
«Смотри-ка, квакушка, что, буду ль я с него?» -
Подруге говорит. – «Нет, кумушка, далёко!»
«Гляди же, как теперь раздуюсь я широко.
Ну, каково?
Пополнилась ли я?» - «Почти что ничего».
«Ну, как теперь?» - «Все то ж». Пыхтела да пыхтела
И кончила моя затейница на том,
Что, не сравнявшися с Волом,
С натуги лопнула и – околела.

Пример такой на свете не один:
И диво ли, когда жить хочет мещанин,
Как именитый гражданин,
А сошка мелкая, как знатный дворянин.

(Перевод И. Крылова. Содержание басни заимствовано у Федра)

Его герои – это те, кто умеет устроить свою судьбу. В. А. Жуковский, сам переводивший басни Лафонтена, говорил о них так: «Не ищите в баснях его морали – её нет!». А Руссо и Ламартин вообще выражали сомнение в полезности басен Лафонтена детям, т.к. они трактуют порок как неизбежность и не развивают у детей чувство жалости.
Но в его баснях выражены сочувствие к простым людям и осуждение праздности.

Лафонтен

Земледелец и его Сыновья

Работайте, насколько хватит силы,
Не покладая рук! В работе - тот же клад.
Один крестьянин, будучи богат
И стоя на краю могилы,
Позвал детей своих, и так им говорит
Он без свидетелей, на смертном ложе:

«В наследственной земле богатый клад зарыт,
Продать ее – оборони вас Боже!
Не знаю сам я, где он скрыт;
Но вы, при помощи работы и терпенья,
Его найдете без сомненья.
Вы в августе, окончив умолот,
Немедленно перепашите поле:
Пускай соха везде пройдет,
Копайте, ройтесь там на воле,
Малейший в поле уголок
Пройдите вдоль и поперек».

Он умер. Сыновья все поле перерыли,
Искали там и сям. На следующий год
Оно дало двойной доход,
Но клада так в земле и не открыли.
Отец на свой особый лад
Им показал, что труд – есть тот же клад.

Он высмеивает спесь, тщеславие и наглость аристократии, её подлость, скупость, мелочность и трусливость, защищая тем самым общечеловеческие духовные ценности. Басни Лафонтена наполнены оригинальной и нестандартной философией автора.

Лафонтен

Безумец и Мудрец

Безумец раз бросал каменья в Мудреца,
Преследуя его; Мудрец ему на это:
«Мой друг! ты в поте своего лица
Трудился; вот тебе за то монета:
Труд по заслугам должен быть вознагражден.
Взгляни, вот человек проходит, он
Богат безмерно,
И щедро за твои дары воздаст наверно».
К прохожему Глупец направился, спеша
Нанесть ему удар, в надежде барыша;
Но воздаяния дождался он иного:
Прохожий слуг созвал, и те спешат скорей
Избить Глупца и прочь прогнать едва живого.

Таких безумцев видим мы вблизи царей:
Чтоб господина позабавить,
Они на смех поднять готовы вас всегда.
Не стоит трогать их, чтоб замолчать заставить.
Притом же, если вы не в силе, то тогда,
Как вы ни гневайтесь, вам это не поможет;
Направьте их к тому, кто отплатить им может.

(Перевод Н. Юрьина)

При этом нравоучительная мораль в его баснях отходит на второй план. Гораздо важнее автору было высказать собственные мысли и чувства. Для его басен характерны философские размышления, многочисленные лирические отступления.

Лафонтен

Лев и Мышь

У Льва просила Мышь смиренно позволенья
Поблизости его в дупле завесть селенье
И так примолвила: «Хотя-де здесь, в лесах,
Ты и могуч и славен;
Хоть в силе Льву никто не равен,
И рев один его на всех наводит страх,
Но будущее кто угадывать возьмется
Как знать? кому в ком нужда доведется?
И как я ни мала кажусь,
А, может быть, подчас тебе и пригожусь».

«Ты! - вскрикнул Лев. - Ты, жалкое созданье!
За эти дерзкие слова
Ты стоишь смерти в наказанье.
Прочь, прочь отсель, пока жива
Иль твоего не будет праху».
Тут Мышка бедная, не вспомняся от страху,
Со всех пустилась ног – простыл ее и след.

Льву даром не прошла, однако ж, гордость эта:
Отправяся искать добычи на обед,
Попался он в тенета.
Без пользы сила в нем, напрасен рев и стон,
Как он ни рвался, ни метался,
Но все добычею охотника остался,
И в клетке на показ народу увезен.
Про Мышку бедную тут поздно вспомнил он,
Что бы помочь она ему сумела,
Что сеть бы от ее зубов не уцелела
И что его своя кичливость съела.

Читатель, истину любя,
Примолвлю к басне я, и то не от себя
Не попусту в народе говорится:
Не плюй в колодец, пригодится
Воды напиться.

(Перевод И. Крылова. Содержание басни заимствовано у Эзопа)

Язык басен Лафонтена отличается живостью и оригинальностью, иногда он близок к фольклорному. Басни Лафонтена похожи на маленькие комические пьесы.
У Лафонтена учились и русские баснописцы Сумароков, Хемницер, Измайлов, Дмитриев и даже знаменитый Крылов. Путь Крылова-баснописца и начался с перевода в 1805 г. двух басен Лафонтена: «Дуб и трость» и «Разборчивая невеста».

Краткая биография поэта, основные факты жизни и творчества:

ЖАН ЛАФОНТЕН (1621-1695)

Отец его служил «смотрителем вод и лесов». Род Лафонтена был древним и богатым, предки поэта претендовали на дворянское звание, но так его и не добились. Впоследствии, когда Лафонтен попал в опалу, его обвинили в незаконном присвоении дворянского титула и наложили на поэта крупный штраф. Кстати подчеркнем, что большинство великих писателей Франции времен Людовика XIV вышли из семей провинциальных чиновников, представителей третьего сословия.

В двадцать лет отец отправил молодого человека изучать право в парижскую ораторианскую семинарию. Однако Жан вовсе не стремился стать священником или юристом и посвятил годы учебы глубокому познанию философии и поэзии.

В 1648 году Лафонтен вернулся в Шампань, где унаследовал должность отца. Тогда же по настоянию родителей он женился на пятнадцатилетней Мари Эрикар. Брак оказался неудачным, хотя жена всю жизнь хранила Жану верность и у них были дети. Уехав в Париж, поэт предпочел общество друзей и поклонниц, а о семье вспоминал лишь изредка, преимущественно когда его начинали настойчиво попрекать в забывчивости сердобольные меценатки. Случалось это редко, раз в несколько лет. Тогда Лафонтен ненадолго выезжал на родину или садился писать письмо позабытой супруге. В своих посланиях он подробно описывал Мари все свои романтические любовные приключения. Родные дети поэта мало интересовали. Однажды, встретив уже взрослого сына в светском обществе, он долго не мог понять, кто этот обходительный молодой человек с утонченными манерами.

Лафонтен долго искал свой жизненный путь. Лишь к тридцати годам он окончательно выбрал поэтическое поприще. Первое печатное выступление его состоялось в 1654 году - Лафонтеном была опубликована переработка пьесы Теренция «Евнух». Успех этой публикации создал предпосылки для переезда поэта в Париж.

Родственники Лафонтена выхлопотали ему прием у всесильного временщика Фуке. Встреча состоялась в Париже в 1657 году. Генеральный контролер благосклонно отнесся к начинающему поэту и обещал свое покровительство. Вскоре Лафонтен получил солидную пенсию, за которую обязан был сочинять по стихотворению в месяц.

В годы покровительства Фуке поэтом были созданы многочисленные сонеты, баллады и мадригалы. Писал Лафонтен в свободной, непринужденной манере, что резко отличало его от модных тогда поэтов претенциозной школы. В результате Лафонтен быстро выдвинулся при дворе. Его сразу же приняла литературная элита Парижа. С 1659 по 1665 год поэт был деятельным членом кружка «пяти друзей» - Мольера, Буало, Расина, Шапелля и самого Лафонтена.

В 1661 году умер кардинал Мазарини, и Людовик XIV начал свое самостоятельное правление. Гнев короля на притеснявшего его в средствах Мазарини обратился на сподвижников покойного. В особую немилость попал Фуке.

В отличие от многих других любимцев министра Лафонтен не просто остался благодарным к низвергнутому вельможе, но даже открыто выступил в его поддержку. В 1662 году поэт опубликовал элегию «К нимфам в Во», в которой выразил свое сочувствие бывшему министру, а в 1663 году написал «Оду королю» в защиту Фуке.

Независимый тон стихотворных посланий, в которых Лафонтен заступался за опального министра, вызвал устойчивое озлобление у Людовика XIV и его фаворита Кольбера. С тех пор и зародилась их упорная враждебность к писателю.

В 1663 году был вынесен приговор Фуке, осудивший его на пожизненное заключение. В том же году отправился в изгнание и Лафонтен. Местом его ссылки стал Лимож. Свое путешествие в Лимож Лафонтен описал в письмах к жене, которые признаны ныне шедевром эпистолярного искусства XVII столетия. Одновременно поэта лишили королевской пенсии, в дальнейшем он ее более не смог восстановить и жил на средства, которые выдавали ему частные меценаты.

В Лиможе опальный стихотворец жил недолго. В 1664 году он нашел покровительницу в лице оппозиционной королю герцогини Бульонской (Буйонской), которая помогла Лафонтену вернуться в Париж. Поэт поселился в ее доме и жил там до 1672 года, когда патронесса охладела к своему любимцу. Помогала ему в эти годы и герцогиня Орлеанская, но ко времени ссоры поэта с его главной покровительницей она умерла.

Лафонтен посвятил герцогине Бульонской целый ряд своих известных произведений. Прежде всего это скабрезные «Сказки и рассказы в стихах». Сюжеты их были взяты из сочинений Боккаччо, Петрония, Апулея, Ариосто, Рабле, Маргариты Наваррской и других. «Сказки» имели громкий скандальный успех. Они выдержали четыре издания в течение 1667-1674 годов, после чего были запрещены Кольбером как произведения, подрывающие авторитет церкви и религии.

Герцогине Бульонской посвятил Лафонтен и первые шесть книг своих басен, вышедших в свет в 1668 году под названием «Басни Эзопа, переложенные в стихи Лафонтеном». Пока что это были просто модные тогда стихотворные повторения древнегреческих текстов.

Попутно поэт издал маленький роман в прозе «Любовь Психеи и Купидона». Обрамлением сюжета романа служит поездка четырех друзей-литераторов за город в Версаль. По дороге они беседуют, перемежая разговор чтением истории любви Психеи и Купидона. Долгое время считалось, что прототипами собеседников стали сам Лафонтен, Буало, Мольер и Расин. Ныне литературоведы категорически отрицают такую трактовку.

После разрыва с герцогиней Бульонской Лафонтен оказался в сложном положении. Он не мог существовать без помощи меценатов. Таковых поэт нашел в лице янсенистов и их верной соратницы маркизы де ла Саблиер. По приглашению благодетельницы Лафонтен поселился в ее доме и жил там до кончины маркизы в 1693 году.

Характер у госпожи де ла Саблиер был легкий и веселый, но отличалась она и глубоким умом - изучала и отлично знала физику, математику и астрономию. Однако более всего маркиза славилась своими любовными приключениями.

Никто не отрицал вопиющую легкомысленность Лафонтена. Но по поводу его отношений с меценатками в мировом литературоведении сложились два устойчивых мнения: либо поэт был порочным и двуличным человеком, либо он являлся рассеянным сомнамбулом, витавшим по преимуществу в мечтах, человеком вне мира сего, постоянно нуждавшимся в неусыпном руководстве и опеке.

В 1678 году появилось новое издание басен Лафонтена с посвящением маркизе де ла Саблиер. В него вошли одиннадцать книг. Второй выпуск басен по поэтическому обаянию и идейной глубине представляет собой вершину творчества поэта. Здесь впервые сложился облик привычной нам формы басни. Это стихотворение, написанное в вольной форме. Строится оно, как маленькая драма: с экспозицией, интригой и развязкой, с мастерским диалогом, с чисто драматической обрисовкой персонажей посредством их поступков и языка. В конце или в начале произведения выводится мораль.

Любимца придворной знати Лафонтена давно прочили в члены Французской Академии. Против был король. Только после личного разговора с поэтом, во время которого последний обещал образумиться, Людовик XIV дал разрешение на избрание. В 1684 году Жан Лафонтен стал членом Академии.

Сразу же после избрания поэт обратился к жанру драмы. В течение 1680-х годов им в соавторстве с актером Шанмелэ были созданы слабенькие комедии «Раготен», «Флорентиец» и «Волшебный кубок».

Маркиза де ла Саблиер была очень религиозной женщиной. Под ее влиянием в конце жизни Лафонтен отрекся от своих «безбожных» сказок. Он обратился к Богу и стал верным сыном католической церкви.

Кончина маркизы в 1693 году стала страшным ударом для престарелого поэта. Он был вынужден покинуть гостеприимный дом. Рассказывали, что в раздумьях, куда податься, Лафонтен вышел на улицу и неожиданно встретил своего старого знакомого, господина д’Герва. Узнав, что тяготит поэта, д’Герва пригласил его в свой дом.

Я как раз к тебе и направлялся, - объявил воспрянувший духом Лафонтен.

В 1694 году поэт выпустил в свет третье издание басен, куда вошла последняя, двенадцатая книга. Одновременно он написал парафразы на псалмы.

* * *
Вы читали биографию (факты и годы жизни) в биографической статье, посвящённой жизни и творчеству великого поэта.
Спасибо за чтение. ............................................
Copyright: биографии жизни великих поэтов

родился 8 июля 1621 года в Шато Тьери. Отец его был незначительным чиновником и небогатым человеком. Будущий поэт учился сначала в деревенской школе, потом в коллеже в Реймсе. Так как от отца он должен был получить в наследство должность сборщика налогов, то некоторое время он изучал и право.
Лафонтен читал Гомера, Вергилия, Теренция, Ариосто, Бок-каччо, восхищался Клеманом Маро и Франсуа Рабле (он называл их почтительно: метр Клеман и метр Франсуа), читал Маргариту Наваррскую и «Астрею» Дюрфе, любил Вуатюра.
Писать Лафонтен начал поздно, тридцати трех лет от роду, в 1654 году. Он опубликовал комедию «Евнух» – произведение еще ученическое, плод его чтений Теренция. Представленный влиятельному тогда министру Фуке, он был обласкан последним, получил пенсию и, продав свою должность и недвижимое имущество в Шато Тьери, переехал на постоянное жительство в Париж. Здесь Лафонтен сблизился с Буало, Мольером и Расином (последний был моложе его на 18 лет). Он так любил своих друзей, что поместил их под именами Ариста (Буало), Желаста (Мольер), Аканта (Расин) в свой роман «Любовные приключения Психеи». В 1665 году были опубликованы его «Стихотворные сказки и рассказы», в 1668 году – «Избранные басни в стихах». Лафонтен в житейских делах был очень простодушен, наивен, а подчас до крайности забывчив и рассеян. Представленный королю, аудиенции у которого он добивался, чтобы преподнести ему томик своих стихов, он вынужден был сознаться, что книжку забыл дома.
Его фривольные новеллы, написанные в духе Боккаччо, принесли ему нерасположение церкви и короля, который одно время противился избранию поэта в Академию. О нем ходило много анекдотов; говорили, что он любит в мире лишь три вещи – стихи, праздность и женщин. Последнее связывали с его фривольными новеллами. Лафонтен не спорил.
Лафонтен умер 13 апреля 1695 года, на семьдесят четвертом году жизни, но остались жить его произведения. Его басни интернациональны. Сюжеты их в большинстве случаев сходны, многие из них ведут свое начало от прозаических басен полулегендарного греческого баснописца Эзопа. Часто основная мысль басни – назидание, «мораль» – бывает та же при тех же сюжетах. Однако каждый
народ вносит свое, оригинальное, своеобразное в изложение
басенного сюжета. У Лафонтена найдем мы известные нам по другим источникам басни о вороне и лисице, о волке и ягненке, о стрекозе и муравье и многие другие.
«Конечно, ни один француз не осмелится кого бы то ни было поставить выше Лафонтена, – писал Пушкин, – но мы, кажется, можем предпочитать ему Крылова. Оба они вечно останутся любимцами своих единоземцев. Некто справедливо заметил, что простодушие есть врожденное свойство французского народа; напротив того, отличительная черта в наших нравах есть какое-то веселое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться: Лафонтен и Крылов представители духа обоих народов». Политические басни Лафонтена отнюдь не безобидны. Они достаточно язвительны и обнаруживают его демократические симпатии.
Басни Лафонтена народны по своему легкому, изящному юмору, столь свойственному французскому народу, по здравому народному смыслу, вложенному в них, но они в известной степени изысканны, галантны и потому подчас несколько салонны. Вот как, например, рассуждает лиса в басне «Волк и лиса» (лиса сидит в ведре на дне колодца, куда она неразумно опустилась, ища какой-нибудь поживы, и теперь уговаривает волка занять ее место, ибо она-де никак не может доесть находившийся там сыр): «Товарищ, я хочу вас попотчевать, вы видите сей предмет? Это особый сыр. Бог Фавн его приготовил. Корова Ио дала свое молоко, даже у Юпитера, и будь он даже болен, разыгрался бы аппетит на это блюдо». Как видим, лиса весьма учена, очевидно, не менее ее осведомлен в античной мифологии и волк, раз лиса обратилась к нему с подобными литературными реминисценциями.
В баснях Лафонтена мы найдем литературные имена. Имена мольеровского Тартюфа и средневекового адвоката Пателена уже используются здесь в качестве общеизвестных нарицательных имен. «Кот и Лис, как два маленьких святых, отправились в паломничество. То были два Тартюфа, два Архипателена, две проныры...» – так начинается басня «Кот и Лис».
Басни Лафонтена философичны. В одной из них он размышляет о гении и толпе. Эпикура на его родине считали сумасшедшим. Соотечественники обратились к Гиппократу, знаменитому врачу, прося его излечить от безумия философа Демокрита. «Он потерял рассудок, чтение сгубило его... Что говорит он? – Мир бесконечен... Ему мало этого. Он еще говорит о каких-то атомах», – сокрушаются простодушные абдеритяне, призывая Гиппократа.
Предметом басни часто бывают не только пороки людей, но психологические наблюдения, совсем в духе Ларошфуко или Лабрюйера. В басне «Муж, жена и вор» он рассказывает о том, как некий муж, сильно влюбленный в свою жену, не пользовался, однако, ее расположением. Ни лестного отзыва, ни нежного взгляда, ни слова дружбы, ни улыбки милой не находил в жене несчастный супруг. Но вот однажды она сама бросилась в его объятия. Оказывается, ее напугал вор, и, спасаясь от него, она прибегла к защите мужа. Впервые познал истинное счастье влюбленный муж и, благодарный, разрешил вору взять все, что тот захочет. «Страх иногда бывает самым сильным чувством и побеждает даже отвращение, – заключает свою басню Лафонтен. – Однако любовь сильнее. Пример – этот влюбленный, который сжег бы свой дом, чтобы только поцеловать свою даму, и вынес бы ее из пламени. Мне нравится такое увлечение», – добавляет он далее.
В басне о «состарившемся льве» речь идет об унижении или, вернее, границах унижения, которые способен выдержать человек. Всему есть предел, и самое страшное унижение – это оскорбление, наносимое существом презираемым. Лев, гроза и ужас лесов, под тяжестью лет состарился, он горюет, оплакивая свою былую мощь, и подвергается гонениям со стороны даже своих подданных, «ставших сильными его слабостью». Лошадь лягнула его копытом, волк рванул зубами, бык пырнул рогом. Лев, неспособный даже рычать, молча сносит и побои и обиды, покорно ожидая смерти. Но вот осел направился к нему. «О, это уж слишком! – воскликнул лев. – Я готов умереть, но подвергнуться еще твоим побоям – не значит ли умереть дважды».
В другой басне он рассказывает о том, что Любовь и Безумие, как-то однажды играя вместе, заспорили, поссорились и подрались. Любовь получила такой сильный удар в голову, что потеряла зрение. Собрались боги, среди них Юпитер и Немезида. Что делать? Как помочь ослепленной Любви? И порешили дать Любви вечного спутника – поводыря Безумие.
В стихотворных новеллах Лафонтена царит дух жизнерадостной простоты человеческих отношений и чувственности. Здесь небо безоблачно, солнце ласкает и греет, но не обжигает, здесь люди не злы, терпимы к человеческим слабостям, не мстительны. Они предаются печалям, но не надолго, ведь мир прекрасен, а если есть недостатки, то человеку их все равно не исправить, да они не так уж и велики. Словом, зачем омрачать себя печалью, если на солнце есть несколько мелких пятен?
Пушкин ценил эту веселую, легкую, изящную игривость сказок и новелл французского поэта. В январе 1825 года он писал Рылееву из Михайловского. «Бестужев пишет мне много об Онегине, – скажи ему, что он неправ: ужели хочет он изгнать все легкое и веселое из поэзии?» – и тут Пушкин упоминает Ариосто, Вольтера («Орлеанскую девственницу») и «Сказки» Лафонтена.
Сюжет новелл заимствован то у Маргариты Наваррской, то у Боккаччо, то у Ариосто. В них нет несколько грубоватой, но могучей мысли Ренессанса, они фривольны, приправлены легким остроумием и галантными перифразами, модными в салонах XVII столетия. Такова пряная, в духе арабских сказок новелла «Джоконд», написанная легким, изящным стихом.
Некоторые новеллы совсем короткие, в несколько стихотворных строк. Это скорее новеллы-анекдоты, вся острота которых – в неожиданных логических поворотах. Такова новелла «Сестра Жанна». Некая Жанна в девицах прижила ребенка и, чтобы замолить свой грех, удалилась в монастырь. Там предавалась она усиленному благочестию и своим религиозным рвением обратила на себя внимание игуменьи. Та призвала к себе монахинь и заявила им: «Будьте такими же усердными в служении богу, как сестра Жанна». «Если бы мы сделали то же, что и она, ах, тогда бы мы тоже были усердными», – со вздохом ответили ей монашки.
Тонкой насмешке подвергаются здесь служители церкви. Однако это отнюдь не ниспровержение церкви, что было свойственно гуманистам XVI столетия, протестующим решительно и ожесточенно против религиозной аскезы и ратующим за реабилитацию плоти и естественных человеческих влечений. Это скорее изящный либертинаж, легкое вольномыслие, к которому снисходительно относились и в аристократических кругах, особенно в кругах некоторых бывших фрондеров.
Но Лафонтен не аристократ. Его симпатии к простому человеку несомненны. Об этом свидетельствует, к примеру, новелла «Крестьянин, провинившийся перед своим господином».
Лафонтена обвиняли церковники в забвении всех норм морали. Даже в ханжеский период реставрации Бурбонов, уже в XIX веке (1815–1830), его имя служило синонимом развращенности. Стендаль в романе «Красное и черное» приводит следующий весьма выразительный эпизод из салонной жизни французской провинции времен Реставрации. Жюльен Сорель, под общий гул одобрения роялистов, в доме Реналя называет басни Лафонтена безнравственными. Это не было точкой зрения героя романа, но он знал, что нужно его хозяевам.
Вольтер писал в защиту поэта: «Можно применить к Лафонтену его чудесную басню «Звери во время чумы», которые каются в своих грехах. Всё прощают львам, волкам и медведям, но не прощают невинному животному, который съел немного
травы».

Где прожил всю жизнь среди друзей, поклонников и поклонниц его таланта; о семье своей он забывал целыми годами и лишь изредка, по настоянию друзей, ездил на короткое время на родину.

Сохранилась его переписка с женой, которую он делал поверенной своих многочисленных романтических приключений. На своих детей он так мало обращал внимания, что, встретившись в одном доме со своим взрослым сыном, не узнал его. В Париже Лафонтен имел блестящий успех; Фуке назначил ему крупную пенсию. Жил он в Париже сначала у герцогини Бульонской, потом, когда последняя умерла, и он вышел из её дома, он встретил своего знакомого д’Эрвара (d’Hervart), который предложил ему поселиться у него. «Я как раз туда и направлялся», гласил наивный ответ баснописца.

Творчество

Ранние произведения

Первое опубликованное сочинение Лафонтена - комедия «Евнух» (Eunuque , ), представлявшая собой переработку одноименного сочинения Теренция . В 1658 году Лафонтен преподнёс своему покровителю Фуке поэму «Адонис» (Adonis ), написанную под влиянием Овидия , Вергилия и, возможно, Марино . Став на время «официальным» поэтом Фуке, Лафонтен взялся за описание принадлежавшего министру дворца в Во-ле-Виконт . Поскольку пришлось описывать ещё не завершённый архитектурно-парковый ансамбль, Лафонтен построил свою поэму в форме сновидения (Songe de Vaux ). Однако из-за опалы Фуке работа над книгой была прервана. В 1662 году поэт позволил себе вступиться за своего покровителя в адресованной королю оде (l’Ode au Roi ), а также в «Элегии к нимфам Во» (L’elégie aux nymphes de Vaux ). Этим поступком он, по-видимому, навлёк на себя гнев Кольбера и короля.

«Сказки»

Публикация «Басен»

Значение Лафонтена для истории литературы заключается в том, что он создал новый жанр, заимствуя внешнюю фабулу у древних авторов (в первую очередь - Эзопа и Федра ; кроме того, Лафонтен черпал из «Панчатантры » и некоторых итальянских и латинских авторов Возрождения). В 1668 году появились первые шесть книг басен, под скромным заглавием: «Басни Эзопа, переложенные на стихи г-ном де Лафонтеном» (Fables d’Esope, mises en vers par M. de La Fontaine ). Именно в первый сборник вошли знаменитые, переложенные впоследствии И. А. Крыловым «Ворона и Лисица» (точнее, «Ворон и Лис», Le Corbeau et le Renard ) и «Стрекоза и Муравей» (точнее, «Цикада и Муравьиха», La Cigale et la Fourmi ).

Второе издание, включавшее уже одиннадцать книг, вышло в 1678 году , а третье, с включением двенадцатой и последней книги - в конце 1693 года . Первые две книги носят более дидактический характер; в остальных Лафонтен становится всё более свободным, соединяет дидактику с передачей личного чувства.

Своеобразие дидактизма

Лафонтен менее всего моралист и, во всяком случае, мораль его не возвышенная; он учит трезвому взгляду на жизнь, уменью пользоваться обстоятельствами и людьми, и постоянно рисует торжество ловких и хитрых над простоватыми и добрыми; сентиментальности в нём абсолютно нет - его герои те, кто умеет устроить свою судьбу. Уже Руссо , а за ним и Ламартин , выражали сомнение: насколько полезны басни Лафонтена детям, не приучают ли они читателя к неизбежности порока в неведающем жалости мире? Особенно категорично на этот счёт высказался В. А. Жуковский : «Не ищите в баснях его морали - её нет!». Иногда мораль «Басен» сравнивают с заветами Эпикура : необходимость умеренности и мудро-невозмутимого отношения к жизни. В басне "Гороскоп" - сатире на астрономов - Лафонтен утверждает, что движение планет, сияние солнца, смена времен года совершаются по своим, не зависящим от человека законам. Подобные мысли встречаются у Франсуа Бернье . Утверждая божественное происхождение мира, философ вместе с тем не отрицает наличие реальных естественных причин, обусловливающих явления.

Поэтика

Художественному значению басен Лафонтена способствует также красота поэтических вступлений и отступлений Лафонтена, его образный язык, особое искусство передавать ритмом движения и чувства и вообще удивительное богатство и разнообразие поэтической формы.

Басни Лафонтена написаны в большинстве случаев вольным стихом; в XVII веке сам по себе стихотворный характер этого жанра приветствовался не всеми - басня воспринималась прежде всего как назидание. Также он усложнил отношение между сюжетной частью и моралью.

Ю.Б.Виппер, намечая моменты становления классицизма в XVII веке и некоторые тенденции в его будущем развитии, пытается определить предшественников Лафонтена и те идеологические и поэтологические черты, которые разовьются и выразятся у него в формах, совершенных и специфичных для его творчества: демократизм Шаррона (противопоставленный аристократизму Дю Вера), влияние которого сказалось в первой книге лафонтеновских басен 1668 г. ; «esprit gaulois» <галльский дух>, «дар тонкого комплимента, игривой шутки», ирония и художественный такт chansons и мелких стихотворений Филиппа Депорта ; восходящая к Клеману Маро и к анакреонтике Плеяды эпикурейская традиция поэзии Пьера Мотена, продолженная в Contes ; художественная манера сатир Ренье, сказавшаяся в лирике Лафонтена. В вопросе об отношении к традиции – прообразе спора о «древних» и «новых» – Лафонтен также наследует Ренье, который (в противоположность Малербу, «пренебрегавшему национальным» и считавшему, что сочинения, чтобы быть доходчивыми, «пленять […] чистотой […] и ясностью легких фраз» (Н. Буало), должны содержать minimum античной мифологии) предпочитал «гармоническое <его> решение», синтез: следуя принципу имитации древних образцов, учитывал и национальную традицию

«Любовь Психеи и Купидона»

Данью галантной литературе стало прозаическое произведение Лафонтена - повесть «Любовь Психеи и Купидона» (Les amours de Psyché et de Cupidon , ), являющаяся переработкой четвёртой и пятой книг романа Апулея «Золотой осёл ». Хорошо известный тогдашнему читателю сюжет Лафонтен изложил в изысканной форме, напоминающей оперную постановку. Книга произвела большое впечатление на русского писателя И. Ф. Богдановича , создавшего свою поэму «Душенька» () на основе того же сюжета.

«Поэма о хинном дереве»

Лафонтен пробовал свои силы в жанре естественнонаучной поэмы, популярном в эпоху Возрождения и восходящем к Лукрецию . Его «Поэма о хинном дереве » (Poème du Quinquina , ) читается как своеобразная реклама нового лекарственного средства (завозить кору в Европу начали именно в середине XVII века при содействии Людовика XIV).

Комедии

Во второй половине 1680-х Лафонтен пишет в сотрудничестве с актером Шарлем Шевийе де Шанмеле комедии «Раготен» на сюжет Скаррона, «Флорентиец» и «Волшебный кубок» на сюжет Ариосто. Исследователи отмечали, что Лафонтен пробовал себя в различных жанрах, в т.ч. чуждых его таланту, и объясняли это потребностью в разнообразии.

Комедия “Волшебный кубок” была переведена на русский язык, и этот анонимный перевод был напечатан в 1788 году Николаем Новиковым без указания авторства.

Пушкин и Лафонтен

В стихотворении «Городок», отзываясь о своих любимых книгах, Пушкин в шутливом тоне пишет и о французском писателе. Лафонтен для него - прежде всего автор басен, которые входили в программу лицейского обучения. Здесь заметно также восприятие Лафонтена сквозь призму поэзии рококо :

Некоторые известные басни

• Волк и Пес
• Волк и Цапля
• Волк и ягненок
• Волк, Коза и Козленок
• Волк-пастух
• Ворон и лисица
• Воры и осёл
• Голубка и муравей
• Два Козлика
• Два осла
• Две крысы, яйцо и лиса
• Дуб и Тростинка
• Заяц и черепаха
• Козёл и лисица
• Конь и осел
• Коршун и соловей
• Крольчонок, Ласка и Кот
• Кузнечик и муравей
• Купец, дворянин, пастух и королевский сын
• Лебедь и повар
• Лев и комар
• Лев и Мышь
• Лис и Козел
• Лис и Цапля
• Лисица и виноград
• Лошадь и осёл
• Любовь и безумие
• Лягушка и крыса
• Молочница и кувшин
• Море и пчела
• Мышь, превращённая в девушку
• Ничего сверх меры
• Обезьяна и дельфин
• Обезьяна и кот
• Обезьяна и леопард
• Оракул и безбожник
• Орлица и жук
• Откупщик и сапожник
• Пастух и лев
• Пастух и море
• Паук и ласточка
• Петух и жемчужина
• Подагра и паук
• Полевой мышонок в гостях у городского
• Рыбы и баклан
• Учитель и ученик
• Священник и покойник
• Скупой и курица
• Смерть и умирающий
• Собака с хозяйским обедом
• Совет мышей
• Старик и трое молодых
• Фортуна и мальчик
• Шершни и пчёлы
• Школьник, наставник и хозяин сада

Напишите отзыв о статье "Лафонтен, Жан де"

Примечания

Литература

• Jasinski R. La Fontaine et le premier recueil des Fables. - P.: Nizet. - 1966.
• Collinet J.-P. Le Monde littéraire de La Fontaine. - Grenoble: Presses universitaires de Grenoble. - 1970.
• Dandrey P. La Fabrique des Fables. - P.: Klincksieck. - 1992.
• Duchêne R. Jean de La Fontaine. - P.: Fayard. - 1990.
• Bury E. L’esthétique de La Fontaine. - P.: Sedes. - 1995.
• Венгерова З. А. // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
• Лукасик В. Ю. Жан де Лафонтен // История зарубежной литературы XVII века. - М.: Высшая школа. - 2005. С. 170-183.

Современные издания сочинений Лафонтена

• Oeuvres completes: Fables et Contes. Ed. J.-P. Collinet. - P.: Gallimard (collection «Pléiade »). - 1991.
• Le Songe de Vaux. - Geneve-Paris: Droz-Minard. - 1967.
• Басни. - М.: ЭКСМО-Пресс. - 1999.
• Любовь Психеи и Купидона. Басни. - М.: ЭКСМО-Пресс. - 2006.

Ссылки

• // Энциклопедия «Кругосвет ».
• (фр.)

Предшественник: Кольбер

Seat 24 Французская академия -

Преемник: Жюль де Клерамбо

Отрывок, характеризующий Лафонтен, Жан де

– Ну, ты, чог"това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог"ю. Всех запог"ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог"ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог"! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог"ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог"ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог"т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.

Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг"авда, чог"т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г"остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог"ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг"а велено пг"иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.

Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября.русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.

Начало литературной деятельности

Жан де Лафонтен родился 8 июля 1621 в маленьком городке Шато-Тьерри (Франция), в семье провинциального чиновника. Лафонтен с детства имел непокорный и дерзкий характер. Отец его служил королевским лесничим, и Лафонтен провёл детство среди лесов и полей. Затем отец отправил его изучать право в парижскую семинарию "Оратуар", однако юный Жан увлекался по большей части философией и поэзией.

Вернувшись в отцовское имение в Шампани, он в 26 лет женился на 14-летней Мари Эрикар. Брак оказался не самым удачным, и Лафонтен, презрев семейные обязанности, в 1647 отправился в Париж с намерением полностью посвятить себя литературной деятельности, где и прожил всю жизнь среди друзей, поклонников и поклонниц его таланта; о семье своей он совершенно забыл, годами не видясь женой, время от времени пописывая ей письма. Между тем из его переписки с женой становится ясно, что он сделал её поверенной своих многочисленных романтических приключений, ничего от неё не скрывая. Что при этом чувствовала бедная Мари, предположить нелегко. Лишь изредка, по настоянию друзей, ездил на короткое время на родину. На своих же детей он так мало обращал внимания, что, встретившись в одном доме со своим взрослым сыном, не узнал его.

Эпиграмма на узы брака
Жениться? Как не так! Что тягостней, чем брак?
На рабство променять свободной жизни блага!
Второй вступивший в брак уж верно был дурак,
А первый - что сказать? - был просто бедолага.

Рассказывают такой анекдот. Однажды супруга зашла в его кабинет и застала мужа рыдающим над рукописью. На вопрос о причине горя муж прерывающимся голосом прочитал главу из повести, в которой герой не может соединиться со своей любимой. Жена Лафонтена тоже зарыдала и стала просить:
— Сделай так, чтобы они все-таки были вместе!
— Не могу,— ответил супруг,— я пишу еще только первый том.

Лафонтен вёл активную светскую жизнь, предаваясь развлечениям и любовным интригам, продолжая получать доход с наследственной должности "хранителя вод и лесов", которой лишился в 1674 году по приказу министра Кольбера.

В Париже молодой поэт пришёлся ко двору, сблизившись с кружком молодых литераторов, называвших себя "рыцарями Круглого стола" и считавших высшим авторитетом Жана Шаплена, одного из основателей классицистской доктрины. Под влиянием друзей он перевел комедию Теренция "Евнух" (1654). Интерес к театру сохранился у него на всю жизнь, но подлинное призвание он нашел в малых поэтических жанрах. Его сказки и басни, наполненные яркими образами, пользовались неизменным успехом. Басни Лафонтена замечательны своим разнообразием, ритмическим совершенством, а также глубоким реализмом. Впоследствии некоторые басни Лафонтена были талантливо переведены на русский язык И. А. Крыловым.

В 1658 ему удалось обрести покровителя в лице министра финансов Фуке, которому поэт посвятил несколько стихотворений - в том числе поэма "Адонис" (1658), написанная под влиянием Овидия, Вергилия и, возможно, Марино, и знаменитая "Элегия к нимфам в Во" (1662), и который назначил поэту крупную пенсию. Став на время «официальным» поэтом Фуке, Лафонтен взялся за описание принадлежавшего министру дворца в Во-ле-Виконт.

Поскольку пришлось описывать ещё не завершённый архитектурно-парковый ансамбль, Лафонтен построил свою поэму в форме сновидения (Songe de Vaux). Однако из-за опалы Фуке работа над книгой была прервана. После падения Фуке Лафонтен в отличие от многих не отрекся от опального вельможи. В 1662 году поэт позволил себе вступиться за своего покровителя в адресованной королю оде (l’Ode au Roi), а также в «Элегии к нимфам Во» (L"elégie aux nymphes de Vaux). Этим поступком он, по-видимому, навлёк на себя гнев Кольбера и короля, из-за чего в 1663 ему пришлось отправиться в кратковременное изгнание. По возвращении в Париж он завоевал расположение герцогини Бульонской - хозяйки салона, где собирались аристократы, оппозиционно настроенные по отношению ко двору, потом, когда последняя умерла, и он вышел из её дома, он встретил своего знакомого д’Эрвара (d’Hervart), который предложил ему поселиться у него. «Я как раз туда и направлялся», гласил наивный ответ баснописца.

Версия о том, что в 1659—1665 годах Лафонтен поддерживал приятельские отношения с Мольером, Буало и Расином, выглядит сомнительной. В числе друзей Лафонтена определённо были принц Конде, Ларошфуко, мадам де Лафайет и др.; только к королевскому двору он не имел доступа, так как Людовик XIV не любил легкомысленного, не признававшего никаких обязанностей поэта. Это замедлило избрание Лафонтена во Французскую академию, членом которой он стал только в 1684 году. В ходе «спора о древних и новых» Лафонтен не без колебаний встал на сторону первых.

Издание первого сборника

В 1665 Лафонтен издал свой первый сборник "Рассказы в стихах", а затем "Сказки и рассказы в стихах". «Сказки» начали выходить еще с 1664 года. В первый сборник вошли две сказки — «Джокондо» (Joconde) и «Побитый и довольный рогоносец»; первая из них, основанная на одном из эпизодов поэмы Ариосто «Неистовый Роланд», вызвала оживленную литературную полемику. Последующие выпуски «Сказок» публиковались в 1665, 1671 и 1674 годах. Сюжеты их Лафонтен черпал из Боккаччо, сборника «Сто новых новелл» и у античных писателей. В представлении Лафонтена важнейшей особенностью жанра должно было стать стилистическое и сюжетное разнообразие. Изящная шутливость и гривуазная откровенность этих коротких новелл звучали как своеобразный протест против утвердившегося в придворной среде ханжества. Из всех сказок наиболее фривольный характер носили «Новые сказки», которые спровоцировали многочисленные упреки в непристойности. Это вызвало недовольство Людовика XIV: публикация "Сказок" во Франции была запрещена, а сам поэт подвергся притеснениям.

иллюстрации к повести «Любовь Психеи и Купидона»

Весьма рискованной по содержанию считалась также "Любовь Психеи и Купидона" (1669) - прозаическая повесть со стихотворными вставками, написанная по мотивам вставной новеллы из романа Апулея "Золотой осел". Интересно, что одновременно со сказками Лафонтен работал над сочинениями благочестивого характера, отчасти отмеченными влиянием янсенизма, в том числе над «Поэмой о пленении Св. Малха» (Poème de la captivité de saint Malc, 1671) .

"Басни"

Кто-то однажды сказал о баснях Лафонтена "Это корзина прекрасных вишен: хочешь выбрать лучшую, а кончится тем, что корзина будет пуста".

Сам баснописец говорил, что привыкнуть можно ко всему на свете, даже к жизни.
— Грешники, участь которых все оплакивают, рано или поздно привыкают и начинают чувствовать себя в аду как рыба в воде,— говорил он.

В меду тонет больше мух, нежели в уксусе.
Вдвойне приятно обманывать обманщика.
Выведи, мой друг, меня сперва из затруднения, а нравоучение ты и потом прочтешь.
Знатные люди в большинстве своем — театральные маски.
Из врагов наших часто следует бояться больше всего самых малых.
Издали — нечто, вблизи — ни что.
Истинное величие состоит в том, чтобы владеть собою.
Каждый льстец живет за счет того, кто его слушает.
Любовь, любовь, когда ты овладеваешь нами, можно сказать: прости, благоразумие!
Мы встречаем свою судьбу на пути, который избираем, чтобы уйти от нее.
На крыльях времени уносится печаль.
Нет ничего опаснее невежественного друга.
Путь, усыпанный цветами, никогда не приводит к славе.
Скрывать что-либо от друзей опасно; но еще опасней ничего от них не скрывать.
Терпение и время дают больше, чем сила или страсть.

Значение Лафонтена для истории литературы заключается в том, что он создал новый жанр, заимствуя внешнюю фабулу у древних авторов (в первую очередь — Эзопа и Федра; кроме того, Лафонтен черпал из «Панчатантры» и некоторых итальянских и латинских авторов Возрождения). Оставаясь до 1672 под покровительством герцогини Буйонской и желая доставить ей удовольствие, Лафонтен стал писать "Басни", которые назвал "пространной стоактной комедией, поставленной на мировой сцене". В 1668 году появились первые шесть книг басен, под скромным заглавием: «Басни Эзопа, переложенные на стихи г-ном де Лафонтеном» (Fables d’Esope, mises en vers par M. de La Fontaine). Именно в первый сборник вошли знаменитые, переложенные впоследствии И. А. Крыловым «Ворона и Лисица» (точнее, «Ворон и Лис», Le Corbeau et le Renard) и «Стрекоза и Муравей» (точнее, «Цикада и Муравьиха», La Cigale et la Fourmi). Второе издание, включавшее уже одиннадцать книг, вышло в 1678 году, а третье, с включением двенадцатой и последней книги — в конце 1693 года. Первые две книги носят более дидактический характер; в остальных Лафонтен становится всё более свободным, соединяет дидактику с передачей личного чувства.

Madame de la Sablière

Избрав своей новой патронессой маркизу де ла Саблиер, которая отличалась вежливостью, весёлостью, остроумием и учёностью (она изучала физику, математику и астрономию), и дав королю "обещание образумиться", поэт в 1684 был избран членом Французской Академии. Под влиянием мадам де Саблиер Лафонтен в последние годы жизни преисполнился благочестия и отрёкся от наиболее легкомысленных своих сочинений. Этому не помешала достаточно свободная интерпретация "доктрины": Лафонтен, всегда отличавшийся независимым характером, подвергал сомнению понятие безупречной правильности как закона красоты и защищал "вольности" в стихосложении. Вместе с тем, он не выходил за рамки классицистской эстетики, целиком принимая такие ее принципы, как строгий отбор материала, ясность выражения мысли, прозрачность поэтической формы, внутреннюю гармонию произведения. В 1687 Лафонтен активно вмешался в спор "древних и новых", написав "Послание епископу Суассонскому Юэ", где оспаривал взгляды Перро и Фонтенеля: в частности, критиковал их мнение о превосходстве французский нации и утверждал, что все народы в равной мере талантливы.

"Басни" Лафонтена отличаются поразительным разнообразием, ритмическим совершенством, умелым использованием архаизмов, трезвым взглядом на мир и яркой образностью. Подобно другим баснописцам, поэт часто использовал олицетворения, опираясь при этом на национальную традицию. Так, уже в средневековом "Романе о Лисе" волк воплощал алчного и вечно голодного рыцаря, лев был главой государства, лис - самым хитрым и пронырливым среди обитателей животного царства. В одной из самых своих известных басен - "Мор зверей" - Лафонтен с помощью олицетворения создал панораму всего общества: звери исповедуются в грехах, чтобы выбрать наиболее виновного и принести его в искупительную жертву богам. Лев, тигр, медведь и прочие хищники признаются в кровопролитии, насилии, вероломстве, но нести наказание за всех приходится ослу, повинному в краже пучка травы с монастырского поля. Еще одним средством обобщения поэт считал аллегорию: в программной басне-трактате "Желудок и Органы тела" он уподобляет королевскую власть желудку - прожорливому, но необходимому для нормальной жизни тела, а в басне "Дровосек и Смерть" показывает крестьянина, который, изнемогая под непосильным бременем налогов, барщины и солдатских постоев, все же отказывается от "освобождения", ибо человек любые страдания предпочитает смерти. Особого внимания заслуживает отношение Лафонтена к "морали", которая является настолько естественным выводом из изображенной ситуации, что нередко вкладывается в уста одного из персонажей. Сам поэт утверждал, что басня должна воспитывать лишь тем, что знакомит читателя с миром. Отказ от назидания находится в явном противоречии с поучительным характером басни, который считался неотъемлемым признаком жанра со времен Эзопа. Через сто лет Жан Жак Руссо, уловив этот глубинный "имморализм", восстал против того, чтобы басни Лафонтена давали читать детям, для которых они, впрочем, никогда и не предназначались.

В 1732 Пьер Хубер Сюблейра (1699 – 1749), знаменитый французский художник и портретист, пишет полотно "Навьюченное седло" по мотивам басни Лафонтена о том, как осёл женскую верность хранил. Герой басни — художник, который безумно ревновал свою жену. Каждый раз, уезжая даже ненадолго из дома, он рисовал осла на интимном месте у жены, наивно полагая, что картинка непременно сотрется во время любовных игр, если благоверная надумает ему изменить. А стало быть, боясь разоблачения, наверняка постарается сохранить верность до его прибытия. Однако счастливым соперником оказался другой художник. И, хотя изображение осла стёрлось, но любовник перед этим успел тщательно скопировать его на лист бумаги. Вот только, перерисовывая осла обратно на тело, он не удержался от того, чтобы не навьючить на него седло. Ну, вы поняли, с каким намёком («дорогой друг, я навьючил твоего вола»).

Неразрешимая задача

Добившись благосклонности одной дамы, герцог Филипп Добрый так пленился ее золотыми волосами, что основал в их честь Орден Золотого Руна.
(Из старинной хроники)

Один не столько злой, сколь черномазый бес,
Большой шутник, охотник до чудес,
Помог влюбленному советом.
Назавтра тот владел любви своей предметом.
По договору с бесом наш герой
Любви пленительной игрой
Мог до отказа насладиться.
Бес говорил: "Строптивая девица
Не устоит, ты можешь верить мне.
Но знай: в уплату сатане
Не ты служить мне станешь, как обычно,
А я тебе. Ты мне даешь наказ,
Я выполняю самолично
Все порученья и тотчас
Являюсь за другими. Но у нас
Условие с тобой - одно на каждый раз:
Ты должен быстро говорить и прямо,
Не то прощай твоя красотка дама.
Промедлишь - и не видеть ей
Ни тела, ни души твоей.
Тогда берет их сатана по праву,
А сатана уж их отделает на славу".
Прикинув так и сяк, вздыхатель мой
Дает согласие. Приказывать - не штука,
Повиноваться - вот где мука!
Их договор подписан. Наш герой
К своей возлюбленной спешит и без помехи
С ней погружается в любовные утехи,
Возносится в блаженстве до небес,
Но вот беда: проклятый бес
Торчит всегда над их постелью.
Ему дают одну задачу за другой:
Сменить июльский зной метелью,
Дворец построить, мост воздвигнуть над рекой.
Бес только шаркнет, уходя, ногой
И тотчас возвращается с поклоном.
Наш кавалер счет потерял дублонам,
Стекавшимся в его карман.
Он беса стал гонять с котомкой в Ватикан
За отпущеньями грехов, больших и малых.
И сколько бес перетаскал их!
Как ни был труден или долог путь,
Он беса не смущал ничуть.
И вот мой кавалер уже в смятенье,
Он истощил воображенье,
Он чувствует, что мозг его
Не выдумает больше ничего.
Чу!.. что-то скрипнуло... Не черт ли? И в испуге
Он обращается к подруге,
Выкладывает ей, что было, все сполна.
"Как, только-то? - ему в ответ она. -
Ну, мы предотвратим угрозу,
Из сердца вытащим занозу.
Велите вы ему, когда он вновь придет,
Пусть распрямит вот это вот.
Посмотрим, как пойдет у дьявола работа".
И дама извлекает что-то,
Едва заметное, из лабиринта фей,
Из тайного святилища Киприды, -
То, чем был так пленен властитель прошлых дней,
Как говорят, видавший виды,
Что в рыцарство возвел предмет забавный сей
И Орден учредил, чьи правила так строги,
Что быть в его рядах достойны только боги.
Любовник дьяволу и молвит: "На, возьми,
Ты видишь, вьется эта штука.
Расправь ее и распрями,
Да только поживее, ну-ка!"

Захохотал, вскочил и скрылся бес.
Он сунул штучку под давильный пресс.
Не тут-то было! Взял кузнечный молот,
Мочил в рассоле целый день,
Распаривал, сушил и в щелочь клал и в солод,
На солнце положил, а после - в тень:
Испробовал и жар и холод.
Ни с места! Прóклятую нить
Не разогнешь ни так, ни эдак.
Бес чуть не плачет напоследок -
Не может волос распрямить!
Напротив: чем он дольше бьется,
Тем круче завитушка вьется.
"Да что же это может быть? -
Хрипит рогач, на пень садясь устало. -
Я в жизни не видал такого матерьяла,
Тут всей латынью не помочь!"
И он к любовнику приходит в ту же ночь.
"Готов оставить вас в покое,
Я побежден и это признаю.
Бери-ка штучку ты свою,
Скажи мне только: что это такое?"
И тот в ответ: "Сдаешься, сатана!
Ты что-то быстро потерял охоту!
А я бы мог всем бесам дать работу,
У нас ведь эта штучка не одна!"

илл. Umberto Brunelleschi к басням Лафонтена

Лафонтен пробовал свои силы и в жанре естественнонаучной поэмы, популярном в эпоху Возрождения и восходящем к Лукрецию. Его «Поэма о хинном дереве» (Poème du Quinquina, 1682) читается как своеобразная реклама нового лекарственного средства (завозить кору в Европу начали именно в середине XVII века при содействии Людовика XIV).

В 1688 Маргарита де Сабльер удаляется в богадельню, дающую приют неизлечимым больным. Тем не менее, она по-прежнему обеспечивает проживание Лафонтена. Поэт сближается с принцем Франсуа-Луи де Бурбон-Конти. Некоторое время Лафонтен встречается со скандальной госпожой Ульрих.

В 1691 постановка оперы Лафонтена «Астрея» (L"Astree) на музыку Коласса терпит провал. В середине декабря 1692 г. Лафонтен тяжело заболевает и несколько месяцев не встает с кровати. Он совершенно падает духом, особенно когда узнает о болезни драгоценной покровительницы госпожи де Сабльер. Лафонтен теряет вкус к жизни и мирским утехам. Маргарита де Сабльер умирает 8 января 1693 г.

Послание мадам де ла Саблиер
Теперь, когда я стар, и муза вслед за мной
Вот-вот перешагнет через рубеж земной,
И разум - факел мой - потушит ночь глухая,
Неужто дни терять, печалясь и вздыхая,
И жаловаться весь оставшийся мне срок
На то, что потерял все, чем владеть бы мог.
Коль Небо сохранит хоть искру для поэта
Огня, которым он блистал в былые лета,
Ее использовать он должен, помня то,
Что золотой закат - дорога в ночь, в Ничто.
Бегут, бегут года, ни сила, ни моленья,
Ни жертвы, ни посты - ничто не даст продленья.
Мы жадны до всего, что может нас развлечь,
И кто так мудр, как вы, чтоб этим пренебречь?
А коль найдется кто, я не из той породы!
Солидных радостей чуждаюсь от природы
И злоупотреблял я лучшими из благ.
Беседа ни о чем, затейливый пустяк,
Романы да игра, чума республик разных,
Где и сильнейший ум, споткнувшись на соблазнах,
Давай законы все и все права топтать, -
Короче, в тех страстях, что лишь глупцам под стать,
И молодость и жизнь я расточил небрежно.
Нет слов, любое зло отступит неизбежно,
Чуть благам подлинным предастся человек.
Но я для ложных благ впустую тратил век.
И мало ль нас таких? Кумир мы сделать рады
Из денег, почестей, из чувственной услады.
Танталов от роду, нас лишь запретный плод
С начала наших дней и до конца влечет.
Но вот уже ты стар, и страсти не по летам,
И каждый день и час тебе твердит об этом,
И ты последний раз упился б, если б мог,
Но как предугадать последний свой порог?
Он мал, остатний срок, хотя б он длился годы!
Когда б я мудрым был (но милостей природы
Хватает не на всех), увы, Ирис, увы!
О, если бы я мог разумным быть, как вы,
Уроки ваши я б использовал частично.
Сполна - никак нельзя! Но было бы отлично
Составить некий план, не трудный, чтоб с пути
Преступно не было при случае сойти.
Ах, выше сил моих - совсем не заблуждаться!
Но и за каждою приманкою кидаться,
Бежать, усердствовать, - нет, этим всем я сыт!
"Пора, пора кончать! - мне каждый говорит. -
Ты на себе пронес двенадцать пятилетий,
И трижды двадцать лет, что ты провел на свете,
Не видели, чтоб ты спокойно прожил час.
Но каждый разглядит, видав тебя хоть раз,
Твой нрав изменчивый и легкость в наслажденье.
Душой во всем ты гость и гость лишь на мгновенье,
В любви, в поэзии, в делах ли - все равно.
Об этом всем тебе мы скажем лишь одно:
Меняться ты горазд - в манере, жанре, стиле.
С утра Теренций ты, а к вечеру Вергилий,
Но совершенного не дал ты ничего.
Так стань на новый путь, испробуй и его.
Зови всех девять муз, дерзай, любую мучай!
Сорвешься - не беда, другой найдется случай.
Не трогай лишь новелл, - как были хороши!"
И я готов, Ирис, признаюсь от души,
Совету следовать - умен, нельзя умнее!
Вы не сказали бы ни лучше, ни сильнее.
А может, это ваш, да, ваш совет опять?
Готов признать, что я - ну как бы вам сказать? -
Парнасский мотылек, пчела, которой свойства
Платон примеривал для нашего устройства.
Созданье легкое, порхаю много лет
Я на цветок с цветка, с предмета на предмет.
Не много славы в том, но много наслаждений.
В храм Памяти - как знать? - и я б вошел как гений,
Когда б играл одно, других не щипля струн.
Но где мне! Я в стихах, как и в любви, летун
И свой пишу портрет без ложной подоплеки:
Не тщусь признанием свои прикрыть пороки.
Я лишь хочу сказать, без всяких "ах!" да "ох!",
Чем темперамент мой хорош, а чем он плох.

Как только осветил мне жизнь и душу разум,
Я вспыхнул, я узнал влечение к проказам,
И не одна с тех пер пленительная страсть
Мне, как тиран, свою навязывала власть.
Недаром, говорят, рабом желаний праздных
Всю жизнь, как молодость, я загубил в соблазнах.
К чему шлифую здесь я каждый слог и стих?
Пожалуй, ни к чему: авось похвалят их?
Ведь я последовать бессилен их совету.
Кто начинает жить, уже завидев Лету?
И я не жил: я был двух деспотов слугой,
И первый - праздный шум, Амур - тиран другой.
Что значит жить, Ирис? Вам поучать не внове.
Я даже слышу вас, ответ ваш наготове.
Живи для высших благ, они к добру ведут.
Используй лишь для них и свой досуг, и труд,
Чти всемогущего, как деды почитали,
Заботься о душе, от всех Филид подале,
Гони дурман любви, бессильных клятв слова -
Ту гидру, что всегда в людских сердцах жива.

Во время болезни Лафонтен много читает. Вспомнив свое увлечение теологией в молодости, он принимается за Евангелия и перечитывает их многократно. Проникшись божественными истинами, он просит встречи со священником. Его посещает молодой аббат Пуже, и они беседуют о вере и религии почти две недели кряду. Лафонтену не дает покоя вопрос существования рая и ада. Автор фривольных рассказов задумывается, грозит ли ему вечное наказание и может ли он считаться грешником. Узнав об опасениях поэта, Пуже прилагает все усилия, чтобы убедить его публично отречься от своих «нечестивых» рассказов («сказок»). 12 февраля 1693 г. Лафонтен выражает раскаяние за свои рассказы перед лицом делегации Академии, специально прибывшей к нему. По совету аббата Лафонтен уничтожает только что законченное сочинение, обещает прожить остаток жизни в молитве и благочестии и писать отныне только религиозные сочинения.

К маю болезнь отступила, и Лафонтен может вновь посещать заседания Академии. Он держит обещание, данное аббату, и переводит с латинского поэму «Судный день» (ее автором принято считать итальянца Томмазо да Челано). Текст перевода будет зачитан на торжественном заседании Академии по случаю избрания де Лабрюйера. Легкий и изящный стиль поэта оставляет приятное впечатление, несмотря на то, что сюжет ее не так весел, как в «Джокондо» или «Побитом и довольном рогоносце». В сентябре 1693 г. выходит в свет 12-я книга басен. Поэт посвящает ее юному герцогу Бургундскому, внуку Людовика XIV.

Через некоторое время после смерти госпожи де Сабльер грустный и больной Лафонтен принимает приглашение (1694) давних друзей, четы д’Эрвар, с которыми познакомился еще на службе у Фуке, и переезжает к ним. В доме д’Эрвар Лафонтен не прожил и года, но этот последний год его жизни был полон событиями. Он часто ходит в Академию, где его авторитет неуклонно растет. Поэт активно участвует в подготовке первого издания Словаря французской академии, вышедшего в августе 1694 г. Лафонтен даже находит время съездить навестить жену в Шато-Тьерри. Это их последняя встреча...

Болезнь вновь дает о себе знать в начале 1695 г. Однажды февральским вечером, по дороге из Академии Лафонтену стало плохо. Вернувшись домой, он пишет грустное письмо своему верному другу Мокруа. Мокруа, как может, поддерживает его и пытается приободрить: «Если Богу будет угодно вернуть тебе здоровье, надеюсь, ты приедешь провести остаток дней со мной и мы будем часто беседовать о милосердии господнем». Лафонтен умер 13 апреля 1695 г. на семьдесят четвертом году жизни. Во время приготовлений к похоронной церемонии обнаружилось, что тело поэта истерзано власяницей, которую тот, без сомнения, носил уже давно. Похоронили Лафонтена на кладбище Сент-Инносан.

Благодаря Лафонтену литературный жанр басни значительно расширяет свои творческие возможности. Его опытом и приёмами в дальнейшем смогли воспользоваться все последующие баснописцы, в том числе и русские поэты XVIII – начала XIX века. У Лафонтена учились и Сумароков, и Хемницер, и Измайлов, и Дмитриев, и даже знаменитый Крылов. Народное содержание басен объединяет этих двух авторов, творивших в разное время и завоевавших, благодаря своему творчеству, мировую славу. Сам Пушкин восхищался «Сказками» Лафонтена, считая их вершиной достижений шутливой западноевропейской поэзии.

История фонтана «Девушка с кувшином»
В 1808–1810 годах Александр I отдал распоряжение начать благоустройство того участка, где раньше была Катальная гора. Работой руководил садовый мастер И. Буш и архитектор Л. Руска. Между Большим прудом и Гранитной террасой был склон, который оформили в виде зеленых уступов, были проложены дорожки, а устье бокового канальца превратили в фонтан (проект инженера А. Бетанкура). В этот момент и возник замысел декорировать эту территорию парка скульптурами. Но фигура «Молочницы» появилась здесь лишь летом в 1816 году. Статую изготовил известный в то время скульптор П. П. Соколов. Источником сюжета послужила басня Лафонтена «Молочница, или Кувшин с молоком».

Удобно и легко одета,
Кувшин на голову поставив с молоком,
В короткой юбке, чуть не босиком,
Спешила в город на базар Перетта.
Себя мечтой веселой окрыляя,
Молочница решила молодая,
Что будет поставщик на деньги тароват:
«Куплю тогда яиц и выведу цыплят,
У дома, во дворе, их выкормлю прекрасно,
Лисица к ним залезть попробует напрасно;
Я все обдумала хитро, умно и тонко;
Продав цыплят, куплю, конечно, поросенка,
Чтоб вырастить свинью, расходов будет грош,
Ведь поросенок мой и крупен, и хорош,
А денег за него я получу не мало.
Хотела бы я знать, что мне бы помешало
Не нагружать себе напрасно кошелька,
А выбрать в городе корову и бычка,
Мне будет за труды достойная награда
Смотреть, как прыгают они средь стада».
Тут прыгнула она сама так высоко,
Что, уронив кувшин, разлила молоко.
К нему прибавились и новые утраты:
Погиб бычок, свинья, корова и цыплята.
С отчаяньем, полна тоски,
Она глядит на черепки,
На молока погубленного лужу,
Боясь предстать разгневанному мужу.
Все это в басню вылилось потом.
Под именем «Кувшина с молоком».
Кто думал только о делах насущных,
Не строя замков на земле воздушных?
Мечтателей везде и всюду тьма,
Одни по глупости, другие от ума.
Все грезят наяву; мечтать отрадно нам:
Нас сладостный обман возносит к небесам.
Мечтаньям нашим нет предела и конца:
Для нас все почести, все женские сердца!
Я в одиночестве, как все, мечтаю,
Храбрейшему я вызов посылаю,
В мечтах я уж король, народами любимый,
Все новые венцы беру, непобедимый, —
Доколе жизнь безжалостной рукой
Меня не пробудит, вернувши облик мой.

Перевод Б. В. Каховского

Пушкин и Лафонтен

В стихотворении «Городок», отзываясь о своих любимых книгах, Пушкин в шутливом тоне пишет и о французском писателе. Лафонтен для него — прежде всего автор басен, которые входили в программу лицейского обучения. Здесь заметно также восприятие Лафонтена сквозь призму поэзии рококо:

И ты, певец любезный,
Поэзией прелестной
Сердца привлёкший в плен,
Ты здесь, лентяй беспечный,
Мудрец простосердечный,
Ванюша Лафонтен!

Крылов и Лафонтен

В 1805 году молодой И. А. Крылов показал выполненный им перевод двух басен Лафонтена: «Дуб и трость» (Le Chene et le Roseau) и «Разборчивая невеста» (La Fille) известному поэту И. И. Дмитриеву, который одобрил его работу. В январе 1806 года басни были напечатаны в первом номере журнала «Московский зритель»; так начался путь Крылова-баснописца. Проблеме адаптации сюжетов басен Лафонтена Иваном Андреевичем Крыловым посвятил один из последних своих докладов выдающийся русский филолог Сергей Аверинцев.

Басни Лафонтена в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита»

«Кот» по гороскопу, М. Булгаков, вероятно, сознательно декорировал свой роман аллюзиями на басню Лафонтена «Кошка, превращенная в женщину»: «Гони природу в дверь — она влетит в окно!» (пер. Н. Карамзина). Маргарита то «царапается тихо», то «соображает, какие именно окна квартиры Латунского», чтобы влететь в них. Мотив кошки-ведьмы, использованный Н. Гоголем («Майская ночь», 1831), был близок и А. Дружинину («кошачьи манеры» Полиньки Сакс (1847). «И я хочу в подвал» (гл. 24), — заявляет Мастер.

Поэт Рюхин (гл. 6) «обогрел у себя на груди змею» (Лафонтен, «Le villageois et le serpent»), а профессор Кузьмин (гл. 18) видит «черного котенка-сироту» («Вы любите кота? Любите: он ведь сирота», — А. Измайлов. «Черный кот», 1824). В басне И. Крылова «Щука и Кот» «дело мастера боится», а его же «Демьянова уха» стилизована в «грибоедовском» разговоре литераторов Амвросия и Фоки (гл. 5).

Оппозиция головы и ног (Берлиоз), головы и внутренностей (буфетчик Варьете), наряду с ключевым словом «члены МАССОЛИТа», может восприниматься как напоминание о лексике А. Сумарокова в его переводе басни Лафонтена «Les membres et l"estomac»:

Член члену в обществе помога...
Все члены и сама безмозгла Голова
Покоятся во гробе
(«Голова и члены», 1762).

В «Сне Никанора Ивановича» (гл. 15) звучит фраза артиста-следователя: «Вот какие басни Лафонтена приходится мне выслушивать». Ведь подбросить могут «ребенка, анонимное письмо, прокламацию, адскую машину...», но не валюту. Аргументы в пользу отказа от денег напоминают басню И.Крылова «Скупой» (1825):

Пей, ешь и веселись
И трать их без боязни!

Именно наличие басенных источников объясняет неточное изложение конферансье «Скупого рыцаря»: барон якобы умер «от удара на своем сундуке с валютой и камнями». У И. Крылова:

Скупой с ключом в руке
От голода издох на сундуке —
И все червонцы целы.

Идиллико-апокалипсическая «сказка» Лафонтена «Филемон и Бавкида» в переводе И. Дмитриева (1805), по нашему мнению, повлияла на изображение судьбы Мастера и Маргариты (Юпитер — Воланд):

«Чета! иди за мной», — сказал отец судьбины. —
Сейчас свершится суд: на родину твою
Весь гнева моего фиал я пролию...

Смерть в одночасье — благо для героев М. Булгакова. У И. Дмитриева:

О, если бы при том и гений смерти нас
Коснулся обоих в один и тот же час.

Повесть Лафонтена «Любовь Психеи и Купидона» пронизывает булгаковский роман: в нем есть и своя прогулка литераторов в Версале (по аллеям Патриарших прудов), и тема света и мглы, и похождения женщины в запредельном мире, и даже неповторимый закат в конце. У Лафонтена Акант (Расин) предлагает друзьям полюбоваться засыпающей природой: «Аканту дали возможность не торопясь насладиться последними красотами дня». У М. Булгакова: «Группа всадников дожидалась мастера молча» (гл. 31). Сопоставление этих двух шедевров — тема особой работы еще и потому, что возникает вопрос о «Душеньке» (1783) И. Богдановича. Так, поза Маргариты на окне (гл. 20), когда она «сделала задумчивое и поэтическое лицо», дразня «борова», пародирует уже не Лафонтена, а испытавшего его несомненное влияние Л. Толстого («Война и мир», т. 2, ч. 3, гл. III): «Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь?»

«Цепочка» людей, охваченных смехом или скорбью, о которой, перефразируя Платона, говорят герои Лафонтена, появляется и у А. Чехова («Студент», 1894): «И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой». В «Мастере и Маргарите», благодаря выкрикам Никанора Ивановича («знатока» басен), «тревога передалась в 120-ю комнату, где больной проснулся и стал искать свою голову, и в 118-ю, где забеспокоился неизвестный мастер и в тоске заломил руки, глядя на луну... Из 118-й комнаты тревога по балкону перелетела к Ивану, и он проснулся и заплакал» (гл. 15).